|
Дмитрий Корнеичев. Я принимаю этот мир: Избранные стихи.
М.: ИД «Юность», 2009. – 56 с.
ISBN 5-88653-091-6
СОДЕРЖАНИЕ
* * *
Я принимаю этот мир,
Как заблудившегося гостя,
Ко мне зашедшего на миг.
Я принимаю этот мир,
Чтоб угостить его тревогой
И выпить с ним на брудершафт.
Я принимаю этот мир,
Чтоб наградить его по праву
За храбрый поиск божества.
Я принимаю этот мир,
Как запоздалую награду,
Как пулю в сердце...
* * *
Усталых губ полынный мёд,
Отрепетированный шёпот,
В глазах, до срока поседевших,
Непокидаемый вопрос.
От леденящих тёплых слов –
Стремленье в ложные объятья,
И безнадёжный поиск чувства,
Что, и забывшись, не вернёшь.
Нерасторопность душных клятв,
Слегка фальшивых и невинных,
И в подтвержденье заблуждений
Усталых губ полынный мёд.
* * *
Мы не вернёмся в этот мир:
у нас ещё хватает воли
побыть свободными людьми
и не зачисливаться в волки.
Нам этот мир фатально чужд,
хотя ко многому привыкли,
мы не согласны на ничью,
мы не играем в эти игры.
И пусть заборы кажут вид,
что некуда уйти –
дорогу не остановить,
когда она в пути.
Мы не утратили корней,
Мы просто выше головами,
а то, что будущего нет,
так ведь его и не бывает.
* * *
В доме дождей
сегодня ждут
ночных гостей,
в доме дождей
ночует Путь
В Долину Седых Огней,
тихая боль усталых глаз
приводит в дом
Чью-то Любовь
в заплатках ласк
с добрым чужим лицом.
В доме дождей
заварен чай
из синих трав,
букетом огней
горит свеча,
хозяйку зовут Игра,
сами собой
вершатся тут
судьбы гостей,
в Чью-то Любовь
влюбился Путь
В Долину Седых Огней.
* * *
От рока до рока
слегка, не как все,
я – путь, ты – дорога,
а вместе – шоссе.
Один путь к иному,
хоть он и двойной:
дорога из дома,
дорога домой.
Доверься погоде,
как правде подошв,
когда ты выходишь
на мост через дождь.
Пусть всё ещё давит
другая нужда,
врубись – от дождя ведь
не ищут дождя.
БЕЛЫЙ ТАНЕЦ
Город в матёром снегу,
густая позёмка, метя,
тянет за собой холода,
дабы сохранялась зима.
Маячат едва фонари,
рискуя исчезнуть во мгле,
лелеющей белую тьму, –
муляж беспредметного сна.
Наверное, город в бреду
дуреет, вмерзая в судьбу,
буквально меняясь в лице.
Цепочка событий зимы
мытарится, рвётся, ища,
щадящие следствия мглы.
Лыжня непришедшей любви
витает и тает вдали,
листая пласты забытья.
Я...
* * *
Воздастся созданным
за создаваемое,
воздастся совестью
за оставляемое,
воздастся старостью,
воздастся сторицей,
и воздающими
мы станем сами,
прозревши душами,
но с опозданием.
И недовыстраданное
заставит заново
пройти все пристани
и все вокзалы.
Воздастся осенями
за вёсны званые,
воздастся возданным
за воздаваемое,
и воздающими –
всегда мы сами
за всемогущества
своих дерзаний.
* * *
Я опоздал на собственную смерть,
И без меня меня похоронили.
Я бы успел, но звёзды восходили –
Не мог же я такое просмотреть.
Теперь ношу на кладбище цветы,
Своей судьбы талантливый поклонник.
Ведь это я под липой похоронен,
Ведь там мои надежды и мечты.
* * *
Тёмные сны оставь,
серые дни забудь,
стёрта с лица печать,
и растворилась грусть.
Облако – тело твоё –
легко улетает вдаль,
вместо себя оставляя
пустынный загадочный край.
Больше не будет шагов,
звуков и яркого света,
ты станешь дождём,
а может быть, снегом.
* * *
Я не теми словами вымышлен,
я иными деньгами продан.
Я присутствую в ваших имиджах
обезьяной другой породы.
Я сочувствую вашим комплексам,
до безумия убедительным,
и стремлениям с точностью компаса
соответствовать путеводителям.
Я сумею успеть однажды
и упорствовать одночасьем,
чтоб кому-то доверить важность
одинокой попытки счастья.
* * *
Иду на плаху. Осень. Дождь.
Сошлись пути в дорогу к плахе.
Беспечность. Лишь рассказ подошв
Напоминает мне о страхе.
Дорога длится, как Любовь.
Не в этом суть. Не стоит плакать.
Пусть плачет осень. Я с собой
уже решил. Иду на плаху.
Застыло время между правд.
Молчанье выбрало минуты.
Мой страх на плёнке мокрых трав
запечатлел судьбу маршрута.
Иду на плаху. Шорох лет,
прожитых быстро и без пользы.
Дождь. Осень. Дым от сигарет
и дым того, что будет после...
СТОЛИЦА ПОЛНОЧИ
Шурша листвой дверей,
В себя уходит музыка
по улице лунного дождя,
оставляя на прощанье
больное сердце осени.
Тебя будит отраженье в зеркале,
луна – столица государства полночи,
слова – полнолуние листвы,
опадающей дождём,
на пути сквозь марево,
в котором снится бог дверей.
Сквозь пригороды снов
к тебе спешит мелодия
попутчицей посланной любви,
отворяя откровеньем
живой гербарий памяти.
Когда аистом вернётся музыка,
когда созревшие глазные яблоки
внесут настроение любви
в колокольни городов,
ты уйдёшь по осеням
в страну рассветов и цветов.
* * *
Светоч любви
беспокоен на ветру,
как воробьи
на случившемся пиру.
Это факел беспокойства
за судьбу любви.
Знаешь ли ты,
я умею побеждать,
как ни крути,
крутизна всегда нежна.
Я зажёг тебе лампаду,
ну, а ты свети.
Ветер, светоч, путь.
Если веришь – будь.
Мост в никуда
намагничивает кровь.
В центре моста
наш отчаявшийся кров.
Приведи меня в сознанье
или дай уйти.
* * *
Смотри, это последний день,
он стал для тебя пределом,
в распавшейся череде
придётся побыть делателем.
На очереди закат –
твоя козырная карта,
успей, уходя за кадр,
возглавить отдел кадров.
На образов крупный опт
ухлопай чужие средства,
чтобы смочь отразить не опыт,
а осенепись сердца.
Смотри, как зеркален Бог,
верней, зеркала божественны,
и божеская любовь
в кредит продаёт жертвенники.
Оправившись от зевот
и всеми своими фибрами
прервав размышлений ход,
дорогу души выпрями.
С лица отерев губную
помаду красивых слов,
под нашепты и гугню
иди различать зло.
Так яблочен женский смех,
так блочно-панельны женщины,
горит наобумный свет
в наивных глазах-шершнях.
Смотри, это последний день.
* * *
Когда у тебя есть дом,
ты проповедуешь путь,
когда у тебя есть путь,
ты проповедуешь сон,
и сон возвращает тебя домой.
За окном мокрый каштан,
на столе пишущая машинка,
телевизор включён (знание – сила).
Когда у тебя есть ты,
ты проповедуешь мир,
когда у тебя есть мир,
ты проповедуешь суть,
и суть возвращает тебя к себе.
За окном серое небо,
на столе сигареты и спички,
телефон работает (наука и жизнь).
Когда у тебя есть смерть,
ты проповедуешь любовь,
когда у тебя есть любовь,
ты уже не проповедуешь.
ТА САМАЯ
(из цикла «Эпплъярд дженэрэйшн»)
Она выучила свой язык,
она может общаться с собой,
остановившиеся часы
она выбросила за забор.
У неё появился дар
скрывать свои мысли вслух,
способность покорять города,
отказываясь от услуг.
Сопротивляющийся ритм
она подводит под монастырь,
она умеет друзьям дарить
папоротниковые цветы.
Её можно называть сестрой,
ей к лицу имена весны,
она учит языки костров,
чтоб суметь обойтись без них.
СТАНОВЛЕНИЕ ВОЛИ
Я знал себя,
разглядывающим небо
у дороги, ведущей в небо.
Я звал себя именем,
менял свои взгляды на небо,
Но вымененным оставалось
непрекращающееся «ау»
дороги, ведущей в небо.
Я откликнулся
и почувствовал ноги
в походке размеренной.
В глазах отражался
возникающий мир иной,
уже передоверивающий
свои незримые образы, символы, знаки, ключи
моей воплощающейся воле,
то есть завербовывая.
Я глянул на небо:
вера дубово-судьбовая
в меня проникала,
расставляя крючки.
Я понял предательство неба.
Выхода нет – шагнул в дверь надежд,
но... оторвавшаяся притолока
убила меня.
Я расплачивался втридорога
за отклик на чьё-то «ау».
Я сделал над собою последнее усилие,
вызвал вихрь
ещё не трансформировавшихся желаний
высвободиться,
и вихрем вскрылись возможности высветиться
огню моих слов,
но убийственность игр двуличного неба
жаждала жертв,
тушила огонь моих слов
бесконечными ливнями,
а я направлял свой огонь
адекватными линиями,
и вскоре небесная ось
запылала, как жердь.
Я вышел как будто живым
и вернулся на то место,
откуда откликнулся
высшей коварности,
усматривая в звёздной ковёрности
небо, разглядывающее меня.
ПРИБЛИЖЕНИЕ ВЕСНЫ
Одарена
лунной росой переулками сна
идёт весна.
Как образа,
памятью неба застыли глаза
в судьбе лица.
Успешно темнит
окнами
вздремнувшая ночь.
Время сердец,
раненных светом разверзнутых бездн,
несущих весть.
Это не груз,
радугой глаз улыбается грусть
избытку чувств.
Успешно темнит
окнами
вздремнувшая ночь.
Мощь красоты
нежно возносит дыханьем простым
удел святых.
Одарены
тихим как сапа приходом весны
светлеют сны.
Успешно темнит
окнами
уснувшая ночь.
* * *
Мы стали нами,
отразившись в памяти,
мы входим вместе
во все русла дважды,
фантомы истин,
сталкиваясь лбами,
ведут себя
укромно и отважно.
Мы стали чем-то
вне простых различий,
явленьями
необретённых замыслов,
нас никаким бидоном
не разлить,
пока мы вдруг
не разольёмся сами.
Мы стали больше,
выше и прекраснее,
намеренно
ни к чёрту не стандартны,
любовь меняет утварь
каждый раз,
когда бывают бошки
благодарны.
Мы стали нами –
это навсегда,
остаточная правда
уцелела,
а ваши деревянные
преданья
гниют гробами
в преданной земле.
Мы стали,
встали,
выбрали,
ушли,
идём вперёд,
дорогами утрачиваясь.
Спасибо вам
за радости ушибов
и за досрочность
раннего утра.
ЕСЛИ...
Если вы верите, сразу бегите заимствовать
ту благодать, от которой вам станет естественно,
и продолжайте в заботливом раже заискивать
пред осознаньем, что всё совершается честно.
Если надеетесь, как говорится, на лучшее,
то актуальнее пыжиться и не расстраиваться,
и, оказавшись удобно сидящими в луже,
знайте, что с этим удобством придётся расстаться.
Если вы любите, тут ничего не попишешь –
просто смиряйтесь с сопутствующими проблемами:
вы для того и уснули на едущей крыше
вместо того, чтоб врубаться, в каких направлениях.
Если болеете так называемой мудростью,
то, опираясь на все костыли вышесказанного,
тихо идите с почти нескрываемой муторностью,
но и с восторгом глядеть на людские соблазны.
Если вы можете, не напрягаясь, отсутствовать
на торжествах, где холопы меняют хозяев,
вам остаётся наивное внешне искусство
определять, где кончается чьё-то нельзя.
Если ещё притаилась какая-то надобность
и заставляет не вовремя с нею считаться,
вам остаётся втереться в такую тональность,
чтоб прозвучала мелодия вашего счастья.
УЛИЦА ЛУННЫХ ДОЖДЕЙ
(комментарий к люблирике)
Это только стихи о любви...
Это даже не город с вокзалами чувств,
эстакадами смыслов, домами рождеств,
небоскрёбами всех вертикальных причуд –
это улица Лунных Дождей.
Это даже не я, это тот, кто прогорк
в андерграундах эзотерических детств,
недомаг, недобожник и недопророк –
гражданин государства Нигде.
Это только стихи, это бегство из бегств,
ууюченный рифмами дохленький быт,
выдаваемый мной за подарок тебе –
я хочу научиться любить.
Я хочу научиться любить навсегда,
независимо от отношенья ко мне,
приходить только ради того, чтоб отдать,
ничего не желая взамен.
Это съехала крыша на трассу Луны,
и блаженному, нищему духом дождю
я протягиваю трёхрублёвку вины
и признанье, что я тебя жду.
В общем всё, как всегда: я успешно ленив,
ты – эфирное время, а я твой диджей,
это только стихи, это трасса Луны –
это улица Лунных Дождей.
* * *
Пользуясь чудом, хочу
большего,
мне предлагают достичь
высшего,
если сумело войти
божеское,
значит, божественно всё
вышедшее.
Трогая небо, хочу
твёрдости,
мне предлагается, высь
купола,
если возможно купить
творчество,
значит, дерзанья творит
купля.
Я познакомлен с тобой
завтрашней,
мне предлагаем порыв
верности,
если ты стала моей
авторшей,
значит, пребудешь моей
вестью.
Следуя дальше, вершу
прежнее,
мне предложили уйти
скатертью,
если б ко мне отнестись
бережнее,
я б не покинул свою
паперть.
Пользуясь большим, хочу
чуда,
мне предложили предстать
правильным,
если мне небо вернёт
будущее,
я б пожелал пребывать
равным.
ИДИЛЛИЯ
Решил поспать. Уснул. Приснился сон
возвышенный, точней – о кущах.
Проснулся. Встал. Дошёл до душа.
Вернулся. Закурил. О том – о сём
задумался. Зевнул. Поставил чай.
Подумал о душе. Проголодался.
Попил чайку. Ушёл в себя. Отдался
лирическим порывам. Невзначай
вернулся из себя. Решил поспать.
Уснул. Приснился сон правдоподобный,
верней – антисоветский. Спал удобно.
Проснулся. Встал. Решил посочинять.
Вошёл в экстаз. Курил, как паровоз.
Творил, как человек. К богам поднялся.
Подумал о душе. Проголодался.
Поставил чай. Задумался всерьёз
о том – о сём. Попил чайку. Опять
задумался всерьёз (уже надолго).
Ушёл в себя. Проснулось чувство долга.
Вернулся из себя. Решил поспать.
* * *
Пасынок пафоса верит в себя, но не нужен себе.
Он не знает, что значит алиби.
Он не добьётся своего и в венце из цепей
взойдёт на небесные палубы.
Его волосы пахнут дождём.
Он устал в отдаленье присутствовать.
Ему нужен колпак с бубенцами.
Он заходит в пространство имён,
вызывая презренье презумпциями
и всеобщее недомогание.
На вопросы, в глазах обозначивающиеся,
отвечает он, словно на исповеди:
«Я себя воплотил в нерастрачивающиеся
звукосимволы зарев наитиевых».
Пасынок пафоса не помнит, что родина – мать.
Ему всё равно. Он вглядывается
в иссиня-чёрный простор,
доводя до ума
свои взгляды почёсыванием лысины.
Его волосы пахнут дождём.
Он устал правоверным потворствовать.
Ему нужен ярлык скомороха.
Он заходит в кумирни времён,
раздражая бессмысленным творчеством
обстоятельную психологию.
На вопросы, в глазах обозначивающиеся,
отвечает он, словно на исповеди:
«Я себя воплотил в нерастрачивающиеся
звукосимволы зарев наитиевых».
Пасынок пафоса мечтает о пользе из польз,
но цель не ясна, а вехи повсюду расставлены.
Он любит свой путь и, когда учащается пульс,
рассветы мостами растапливает.
ВАЛЕНТИНОВСКИЙ БЛЮЗ
(из цикла «Эпплъярд дженэрэйшн»)
Хрустящий картофель рассвета.
Утренняя ломка воздуха.
Строительство зимы проповедуя,
Исправляет пространства извёстка.
Старик-ноябрь доедает зубы,
Запивая заваренным морозом.
Его голос зябок и зыбок,
Как иссиза-белый маразм.
Нервнопаралитический наигрыш
на бубнах ветра пальцами веток.
Острый хронический насморк крыш
и покашливание предметов.
Мы прячемся в вязких снах
пригородного небытия.
Сны – квалифицированные знахари,
излечивающие от деяний.
Вывязанные обстоятельства правд
на спицах добрых намерений
игнорируют мораль ноября
и занудство дотошного времени.
Когда эти дни отоснятся,
мы вывалимся из утробы.
Наш адрес на следующий фарт:
Небо номер тринадцать,
вертикальная линия метро,
станция Эпплъярд.
ОТКРОВЕНИЕ СЛЕПОГО ЛЕСНИЧЕГО
1
Посмотри:
там,
немного левее –
лунное дерево,
лунное дерево.
Ты
видишь?
Немного левее –
лунное дерево.
Давай
подойдём
поближе.
Не бери с собой дом,
не бери с собой дом.
Там –
лунное дерево,
посмотри:
немного левее.
Мы
будем
детьми,
придумаем лес,
лес лунных деревьев,
лес лунных деревьев.
Посмотри:
там,
немного левее.
Давай
подойдём.
Не бери с собой дом.
Ты
видишь?
Ты
видишь?
Это мы –
дети,
дети лесного прозрения,
дети лесного прозрения.
Давай
подойдём
поближе.
Я научу тебя небу.
Я научу тебя небу.
Там,
немного левее.
Не бери с собой дом.
2
Подожди меня там,
где тебя остановит мой дождь,
где тебя осенит моё утро осеннее.
Нам дано уберечь
эту осень с глазами дождя,
нам дано у берёз
умереть
и воскреснуть у сосен.
Подожди меня там,
за последней возможностью жить,
за первым преддверием леса.
Нам дано не проспать
это утро за гранями лет,
нам даю не проснуться.
Подожди меня там.
Нам дано.
Подожди меня там,
моё утро осеннее.
Нам дано.
Подожди меня там.
3
Нас зовёт к себе время,
но мы не ответим визитом,
мы останемся здесь
в неподвластных лесных голосах.
Ты забудешь меня,
и я стану твоим искупленьем.
Я забуду тебя,
и мы вместе войдём
в предначертанный храм.
От свечи до костра,
от костра до свечи
мы предскажем огонь,
а огонь нас предскажет.
Нас зовёт к себе вечность,
но мы не ответим визитом,
мы останемся здесь,
в неподвластных лесных голосах.
Ты протянешь мне снег
на медовых ладонях,
ты подаришь мне сон,
и я стану твоим естеством.
4
Это я в тебя верил, когда начиналось утро.
Это я в тебе плакал, когда начинался день.
Это я в тебе умер, когда начинался вечер.
Это я начинался, когда начиналась ночь.
Это я в тебя верю, когда начинается утро.
* * *
Я догадывался, что пока не горазд
с этой женщиной быть наравне,
полноправной царицей нептуновских трасс
и тусующейся на луне.
Я догадывался: быть с ней не могу,
но всё же тщился хотя бы на миг
обмануть себя тем, что дорогу мою
в её царство пройду напрямик.
Я догадывался, что недавний отъезд
моей крыши – крутой результат
неспособности быть на её высоте,
где не меряется высота.
Я догадывался, но какой в этом толк,
если я не дорос до глубин,
и, мечтая о море, случайно утоп
в ручейке инфантильной любви.
* * *
Пружина восхода
отбросила вверх небеса,
ужимки свободы
разрознены, как полюса,
за пазухой камни,
крупицы привычных обуз,
корявая память
лелеет придуманный бюст.
Уходят дороги,
себя именуя шоссе,
пространства торопят –
им вовремя нужен посев,
постылые правды
заботливо в меру сквозят,
неправ только автор,
забыв что такое «нельзя».
Решительно выжил
гранёный стакан молока,
ошибся Всевышний,
поставив на наверняка,
судьба бесполезна,
когда несъедобны плоды,
плодятся болезни
на опухолях суеты.
Мы стали богаче,
когда потеряли любовь,
мы стали богами,
а боги не знают долгов,
места по соседству
оставлены нашим друзьям,
простительно сердцу
забыть что такое «нельзя».
Свирепствует полночь,
зевая на грани провала,
тотальная помощь имущим
успешно права,
мы больше не боги –
распахнуты третьи глаза,
родная, не бойся
забыть что такое «нельзя».
Небо в осколках земли,
нами утерян сезам,
крыши дождём проросли,
память не верит глазам,
нервно горят фонари
и сны,
тушат брандспойты зари
огни.
Брошены зёрна беды
чьей-то послушной рукой,
дождь ударяет под дых
перебродившей рекой,
падай навстречу любви
холмом,
язвы свои объяви
ярмом.
Если от радостей игр
рухнет моя голова,
я отзеркалюсь от них,
я потеряю слова,
юмор вчерашних дождей
и гроз,
рваные радуги детств
насквозь.
К небу возносится ртуть,
каждый термометр прав,
чьи-то болезни грядут
в белых одеждах добра,
я остаюсь на потом
собой,
как неприпавший поток
рекой.
* * *
Пусть дороги проходят мимо,
обновляя присущую тяжесть,
мы – вступившие пилигримы
в бесконечную многоэтажность.
Прозябая в подлунных вёрстах,
оставляем себя частично,
чтобы кем-то колеблемый воздух
оказался слегка почище.
Нам, конечно, до неба близко,
но, таща рюкзаки традиций,
заявляем на пальцах и в лицах,
что мы тоже умеем трудиться.
Даже оторопь изнеможенья
нам привычна, хотя мы разны
и зависим от жён и денег,
разгоняясь на лифтах маразмов.
А дороги проходят маршем,
направляя ступать обратно,
чтоб при небе, оставшись старшим,
не сменился слепой привратник.
Мы естественно неповторимы
и лелеем себя оттяжно,
мы – проникшие пилигримы
в заселённую многоэтажность.
* * *
Не просекут послушные сердца,
к чему ведёт невыстраданный бред,
зачем ему, простому созерцателю,
так важно преступать через запреты,
зачем ему не вписываться в рамки
веками обоснованных химер
и почему он происки добра
всегда воспринимает как барьеры.
Послушные сердца не просекут,
откуда у него такая воля
всегда как бы случайно не присутствовать
на поле нескончаемого боя,
откуда у него такая прыть
отстаивать любую независимость
от той любимой зваными игры,
где если не завешен, то завышен.
ВСЕГДА УЖЕ
Его волосы пахнут дождём,
он устал в отдаленье присутствовать,
ему нужен колпак с бубенцами.
Он заходит в пространство имён,
вызывая презренье презумпциями
и всеобщее недомогание.
На вопросы, в глазах обозначивающиеся,
отвечает он, словно на исповеди:
я себя воплотил в нерастрачивающиеся
звукосимволы зарев наитиевых.
Его волосы пахнут дождём,
он устал правоверным потворствовать,
ему нужен ярлык скомороха.
Он заходит в кумирни времён,
раздражая бессмысленным творчеством
обстоятельную психологию.
На вопросы, в глазах обозначивающиеся,
отвечает он, словно на исповеди:
я себя воплотил в нерастрачивающиеся
звукосимволы зарев наитиевых.
Его волосы пахнут дождём...
ОДНАЖДЫ И НАВСЕГДА
Мы условные дети родителей,
обусловленные бытиём,
мы не сломлены пристальной бдительностью,
приспособленным к миру жильём.
Нас кормили прессованной истиной,
подражая примерам героев,
мы к родительским мыслям приписаны
чередой прирождённых пороков.
Мы куда-то идём, мы заимствуем
образующиеся города,
и шаги изначально свои
проникаются смыслом страданий.
Мы дороги искали внутри,
лабиринтуя мёртвые души,
как бы ни был наш пригород втридешев,
наш оставленный город идущ.
Мы любили себя невпопад,
содержали себя обнадёжено,
нас вела удивлённая память
по дорогам удачных подошв.
Мы куда-то ушли, мы заимствовали
остановку чужого трамвая,
и беспечно считаем своими
наши выстраданные права.
* * *
Города меняют лица
и смеются, уходя,
перья синих птиц
улетают в никогда
сквозняками.
Берега упали в воду,
перевёрнута вода,
по нутру плывёт
светотень глухого льда.
Разбредаются сугробы
остановками метро,
ветры наших троп
оставляют средь миров
вкус разлуки.
Фонари сгорают быстро,
но не в силах всех согреть,
вряд ли нам забыть,
кто мы есть и в чём секрет.
* * *
Дотошно облюбовывая путь,
расставив вехи и прищурив веко,
я сподвигаю тщетную судьбу
поверить в эго и придумать эхо.
Доверчиво присутствуя собой
в обносках веры во владеньях ветра,
я соглашаюсь выстрадать любовь,
восславить вето и оставить это.
Соседствуя с любимою всерьёз,
заставив небо оформляться в мебель,
я обучаю вешнее сырьё,
пока нелепо рассуждать о хлебе.
Обученные зёрна прорастут
своим ответом на чужое эхо,
рискуя обозначить простоту
судьбы поэта на исходе века.
* * *
Я живу между детств,
между двух совершенств разнородных,
(я взобрался на дерево
и собираюсь упасть),
я нашёл бездорожье,
теперь начинаю дороги
и сквозь маревный дождь
различаю последний погост.
Я живу между детств
в долгом логове синих символик,
(я укрылся надеждами
и собираюсь пропасть),
всё давно решено,
остальное – пустая условность,
сквозь зелёные ночи
белеет последняя грусть.
Я живу между детств,
одно было, другого не будет,
(я вошёл в свои двери,
теперь собираюсь в свой дом),
я живу между детств,
как актёр в нескончаемом дубле,
и сквозь вечные дебри
иду к изначальным словам.
ПАНК-РОК
Мы не умеем уметь,
мы не хотим хотеть,
мы не любим любить.
Мы есть – это всё, что нам надо,
мы здесь – это весь наш путь,
если вы не идёте с нами,
вам нас придётся терпеть.
Мы не умеем уметь,
мы не хотим хотеть,
мы не любим любить.
Мы – дань обречённому миру,
мы – дрянь, получившая шанс,
мы не играем в игры,
не выиграть вам у нас.
Мы не умеем уметь,
мы не хотим хотеть,
мы не любим любить,
вам нас придётся терпеть.
МОЛИТВА
Благодарю, Господь, за милосердье,
за долготерпеливое прощенье
пытавшихся создать и обессмертить
союз мечты и кровообращенья.
Благодарю, Господь, за осознанье,
что те, кто любит прежде всего Бога,
избавлены от фобий и от маний
и счастливы, идя любой дорогой.
Благодарю, Господь, за дар свободы,
который мы так запросто не ценим,
и вместо очистительной работы
используем не по предназначенью.
Благодарю, Господь, что есть возможность
всегда к тебе молитвой обращаться
и, переосмысляя непреложность,
не умирая, перевоплощаться.
ПОБОРНИКАМ ТАЛАНТОСБЫТА
Ведь это замечательный исход
правдивой поэтической соборности:
то написать количество стихов,
которое составит пылесборники.
Ведь это исключительная дань
верификационному распятию:
так оприходовать свой божий дар,
чтоб на него откликнулись издатели.
Ведь это то, к чему стремится дух,
не умещающийся в бренном теле:
покинуть рай, чтобы сгореть в аду
при переходе в звонкую материю.
Ведь это уважительный доход:
то получить количество, которое
тебя избавит от других грехов
и заполучит новую историю.
АЛЕКСАНДРЕ
Как давно мы с тобою не виделись,
даже как-то не очень-то верится,
что дни длятся, а годы летят,
только разум пытается выделить
из уже неритмичного сердца
хоть какой-никакой звукоряд.
Как давно мы с тобою не были
при-на трапезе божьего промысла,
где нас помнят, а нам невдомёк,
только дым, покоряющий небо,
из ещё не прожитого прошлого
превращается в будущий смог.
Если жизнь посулит нам встретиться,
мы с тобою уже не расстанемся,
как бы ни было это легко,
и без помощи, но при посредстве
никому не понятного таинства
приобщимся к тусовкам богов.
* * *
Я вышел к началу начал,
оказался в конце концов
и вывихнул невзначай
перепуганное лицо.
Настало время времён –
констатировал глупый мозг,
решив, что поможет ремонт
тем, кто сущего не превозмог.
Я всё же спросил у слепца,
кто измыслил такую явь,
чтобы было вовсе нельзя
оказаться за правдами правд.
* * *
Одно и то же с одним и тем же
никак не могут достичь консенсуса
и, не умея себя потешить
приятной дружбой, – приятно сердятся.
Одно и то же с одним и тем же
приходят к мысли, давя на психику,
что можно силой придать надежду
тому, что любит не ту специфику.
* * *
Провожая дорогу,
прощаешься с ней на распутье,
обещая ещё раз прийти,
когда только – так сразу,
расторопно пытаясь
запомнить надёжные пункты,
чтобы не повторялся
однажды испытанный казус.
В общем всё хорошо
или даже отлично, но с минусом,
чтобы жизнь не казалась сгущёнкой.
Я где-то читал,
что когда ожидаешь себе
незаслуженных милостей,
твой покой заменяет
напыщенная суета.
* * *
Смертушка приходит ниоткуда,
и стоят могильные кресты,
и любовь приходит ниоткуда,
но потом уходит в никуды.
Я хожу туда-сюда-обратно,
ухожу и снова прихожу,
понимаю правду не превратно,
а порой чего-нибудь скажу,
а порой кого-то разбужу,
а порой чего-то заслужу.
Смертушка приходит, ну и ладно,
я о ней не очень-то тужу,
а любовь приходит – эт’ накладно,
эт’ и недалёко от беды,
и стоят могильные кресты,
как любви последние расклады.
|
